Из рецензии доктора философских наук В.Н. Катасонова, выпускника мех-мата МГУ:

«Проблема взаимодействия науки и религии одна из наиболее острых проблем сегодняшней философии науки, богословия, да и культуры в целом. Имяславие — одна из сложных и “неперевернутых” страниц православного богословия. … это течение аскетической практики и, одновременно, богословия привлекает в последнее время особое внимание и профессионалов богословов и широких православных кругов вообще…. Тем более интересно развитие этой богословской темы в связи с историей мировой науки и науки в России, в особенности в период самых жарких имяславческих споров 20-х гг. XX в. Именно этому посвящена книга Л. Грехэма и Ж.-М. Кантора “Именуя бесконечность”, что и отмечено ими в подзаголовке: “Истинная история религиозного мистицизма и математической креативности”.

Под наукой здесь имеется в виду наука из наук — математика. Связь математики с мистикой и религией — сквозная тема истории науки и культуры. Однако на рубеже XIX и XX вв. здесь выявилась еще одна принципиальная точка встречи: проблема бесконечности. Сама идея бесконечности пришла в европейскую науку через христианское богословие. Античная математика, столкнувшись с апориями актуальной бесконечности, отказала ей в существовании в науке. “Бесконечности нет ни в Космосе, ни в уме”, — учил Аристотель. Но к концу XIX столетия немецкий математик Г. Кантор построил свою “теорию множеств”, бесконечных множеств, прежде всего, провел градации в бесконечном, введя понятие бесконечных чисел, и начал грандиозную перестройку всего здания математики. Однако уже довольно рано в теории множеств обнаружились апории, которые не удавалось решить ни самому Кантору, ни тем, кто пошел за ним. Проблемы бесконечности, которая традиционно считалась атрибутом Бога, естественно привлекали внимание и богословов. Да и сам Кантор, будучи глубоко верующим и мистически настроеннымчеловеком, постоянно связывал отдельные свои математические положения с философскими и богословскими тезисами. Поэтому и для русских богословствующих математиков и интересующихся наукой богословов теория множеств представляла собой в высшей степени любопытный предмет для размышлений. Эти размышления и дискуссии и являются главной темой рецензируемой книги.

В первой, вводной главе книги рассказывается о трагических событиях на Афоне в 1913 г. в связи с имяславческими спорами. Вся остальная часть книги посвящена в основном рассказу о развитии теории множеств во французской и русской школах математики в XX столетии. Связь между теоретическими проблемами оснований математики и богословием обсуждается, собственно, в главе 5 — “Русская математика и мистицизм”, занимающей всего 10 страниц (из 230 страниц всей книги). Здесь приводятся фрагменты из переписки П. А. Флоренского с Н. Н. Лузиным, будущим главой московской математической школы, которые определенным образом свидетельствуют об интересе последнего к проблемам православной мистики и христианской жизни вообще. … Лузин в эти годы находился под сильным духовным влиянием Флоренского (как это случалось со многими людьми, попадавшими в жизненную орбиту последнего). Встреча, хочется сказать, «столкновение» с Флоренским привела к глубокому духовному кризису, в частности, к пересмотру своих отношений с наукой, которая была столь дорога молодому талантливому математику. Разговоры с Флоренским привели к серьезной постановке вопроса о мировоззрении, о религиозном мировоззрении. … Вероятно через Флоренского, который с 1912–1913 гг. стал публично выступать как защитник имяславия, Лузин и сам вошел в круг этой богословской проблематики. Этому помогало также влияние Д. Ф. Егорова, известного математика, профессора Московского университета, учителя и Флоренского и Лузина, глубоко верующего православного человека.…

Флоренский несомненно помог обращению Лузина к Богу и Церкви, помог ему обрести религиозное мировоззрение и в дальнейшем всегда был для него авторитетом в вопросах духовной жизни, богословия и философии. Но Флоренский повлиял на Лузина и в смысле философии и богословия науки…

Книга Грэхема и Кантора, несмотря на свой интригующий подзаголовок “Истинная история религиозного мистицизма и математической креативности”, есть все-таки книга по истории науки, и в очень малой степени по богословию науки. Авторы достаточно подробно рассказывают о попытках в начале прошлого столетия французской школы математиков — Э. Борель, А. Пуанкаре, А. Лебег, Р. Бэр и др. — преодолеть те трудности, которые были обнаружены в теории множеств. И вообще говоря, они делают правильный вывод о том, что спекуляции с актуальной бесконечностью не нашли в традиции французской математической школы серьезного продолжения именно потому, что французская наука слишком ориентирована на Декарта и его научные заповеди…. Однако, когда авторы переходят к русской школе, и научной, и богословской, то “разрешающая способность” их анализа оказывается недостаточной. В основном, очевидно, из-за трудностей понимания чужой богословской традиции…

Богословски достаточно грубое сближение идей имяславия с идеей творения проистекает у авторов рецензируемой книги из их желания связать имяславие и математические конструкции теории множеств….

Несмотря на заявленные уже в заголовке претензии, книга, повторим, остается скорее книгой по истории науки. В ней подробно рассказывается о научной и жизненной судьбе французских математиков начала XX века — Э. Бореля, А. Пуанкаре, А. Лебега, Р. Бэра и др. (глава «Французское трио»), о трагических судьбах в советское время Д. Ф. Егорова, академика Н. Н. Лузина, Н. Чеботарева, судьбе многих участников «Лузитании»: П. С. Александрова, А. Н. Колмогорова, Л. Шнирельмана, Л. Келдыш и др. В книге вообще уделено много внимания преследованию советских ученых по идеологическим мотивам (в частности, «дело Лузина»). Конечно, это соответствует действительности, но в то же время и несет на себе явный отпечаток социального заказа той аудитории, к которой обращена книга. Это же относится и к подробно обсуждаемым версиям о гомосексуализме в среде известных математиков.

Что касается чисто исторической основы, в плане развития московской математической школы, то авторы не скрывают того, что опираются, в основном на работы российского историка науки С. С. Демидова и сотрудников его сектора в Институте истории естествознания и техники РАН. Богословские же претензии книги, как мы уже сказали, явно завышены. Но книга, думаю, все-таки полезна для чтения, как попытка поставить насущный вопрос о связи богословия, религии и науки в истории отечественной культуры.»